Болезнь и смерть А.П. Чехова
Jun. 5th, 2012 10:01 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
bogdan_63Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
onoff49 в post
onoff49 в postБолезнь и смерть А.П. Чехова.
Давно хотел написать о болезни и смерти А.П. Чехова.
Урывками выбирал из его писем и воспоминаний о нём всё, что касалось его заболевания. Но это – слишком серьёзное дело, что бы можно было его совмещать с моей повседневной работой.
Материал - неисчерпаемый!
А недавно нашёл статью Валерия Дружбинского. http://www.antonchehov.ru/deathchehova/
Автор не медик и, поэтому, многое написано чрезмерно (на мой взгляд!) эмоционально. Многие медицинские аспекты не отображены. Но статья – интересная! Жаль, что её написали до меня. Ниже я привожу её с сокращениями.
ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ! КАТ- НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ, А ВРЕМЕНИ ИСПРАВЛЯТЬ – УЖЕ НЕТ.
Недавно найдена история болезни А.П.Чехова, которую вёл в клинике лечащий врач писателя Максим Маслов.
Согласно этой истории, в гимназические и студенческие годы Чехов болел туберкулезным воспалением брюшины, но "теснение в грудине" чувствовал еще в 10-летнем возрасте...
"У пациента истощенный вид, тонкие кости, длинная, узкая и плоская грудь (окружность равна 90 сант.), вес немного более трех с половиной пудов (62 кг.) при росте 186 см... Испытывает огромную наклонность к зябкости, потливости и плохому сну. Количество красных кровяных телец уменьшено вдвое по сравнению со здоровым человеком... Влажные и булькающие хрипы прослушиваются с обеих сторон — как над ключицами, так и под последними, а также слышны остро и громко над углом левой лопатки, над правой — глухота...
Из-за болей в груди назначены влажные компрессы, натирания, смазывания йодной тенктурой, внутрь — кодеин, морфий. При сильных потах — атропин. Лед на грудь прописан три раза в сутки по одному часу каждый раз, но А. Ансеров (ассистент клиники. — В.Д.) назначил дополнительно лед ночью, что воспринято б-м хорошо и одобрительно. Замечено, что кровотечение из легкого прекратилось через полчаса после проглатывания б-м пяти-восьми кусочков льда... На десятый день розовая мокрота еще продолжается... Ну вот, мокрота чиста и б-ной настаивает на выписке домой, для срочной работы на литературном поприще, но бациллы доктора Коха еще присутствуют в мокроте в изрядном количестве... В весе б-ной не увеличился ни на полфунта, но на 5% увеличилось количество гемоглобина и на 30.000 число красных кровяных телец. Вообще, б-ной окреп заметно. Диагноз подтвердился".
***
Давно хотел написать о болезни и смерти А.П. Чехова.
Урывками выбирал из его писем и воспоминаний о нём всё, что касалось его заболевания. Но это – слишком серьёзное дело, что бы можно было его совмещать с моей повседневной работой.
Материал - неисчерпаемый!
А недавно нашёл статью Валерия Дружбинского. http://www.antonchehov.ru/deathchehova/
Автор не медик и, поэтому, многое написано чрезмерно (на мой взгляд!) эмоционально. Многие медицинские аспекты не отображены. Но статья – интересная! Жаль, что её написали до меня. Ниже я привожу её с сокращениями.
ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ! КАТ- НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ, А ВРЕМЕНИ ИСПРАВЛЯТЬ – УЖЕ НЕТ.
Недавно найдена история болезни А.П.Чехова, которую вёл в клинике лечащий врач писателя Максим Маслов.
Согласно этой истории, в гимназические и студенческие годы Чехов болел туберкулезным воспалением брюшины, но "теснение в грудине" чувствовал еще в 10-летнем возрасте...
"У пациента истощенный вид, тонкие кости, длинная, узкая и плоская грудь (окружность равна 90 сант.), вес немного более трех с половиной пудов (62 кг.) при росте 186 см... Испытывает огромную наклонность к зябкости, потливости и плохому сну. Количество красных кровяных телец уменьшено вдвое по сравнению со здоровым человеком... Влажные и булькающие хрипы прослушиваются с обеих сторон — как над ключицами, так и под последними, а также слышны остро и громко над углом левой лопатки, над правой — глухота...
Из-за болей в груди назначены влажные компрессы, натирания, смазывания йодной тенктурой, внутрь — кодеин, морфий. При сильных потах — атропин. Лед на грудь прописан три раза в сутки по одному часу каждый раз, но А. Ансеров (ассистент клиники. — В.Д.) назначил дополнительно лед ночью, что воспринято б-м хорошо и одобрительно. Замечено, что кровотечение из легкого прекратилось через полчаса после проглатывания б-м пяти-восьми кусочков льда... На десятый день розовая мокрота еще продолжается... Ну вот, мокрота чиста и б-ной настаивает на выписке домой, для срочной работы на литературном поприще, но бациллы доктора Коха еще присутствуют в мокроте в изрядном количестве... В весе б-ной не увеличился ни на полфунта, но на 5% увеличилось количество гемоглобина и на 30.000 число красных кровяных телец. Вообще, б-ной окреп заметно. Диагноз подтвердился".
***
Чехов впервые почувствовал себя очень плохо в зале Окружного суда, где присутствовал в качестве репортера.
Спустя месяц Чехов писал: "Оно (кровохарканье) было обильно. Кровь текла из правого легкого. После этого я раза два в году замечал у себя кровь, то обильно текущую, то есть густо красящую каждый плевок, то не обильно; каждую зиму, осень и весну и в каждый сырой день я кашляю. В крови, текущей изо рта, есть что-то зловещее, как в зареве. Когда же нет крови, я не волнуюсь и не угрожаю литературе "еще одной потерей".
Михаил Чехов, брат Антона Павловича, вспоминал: "Он даже и вида не подавал, что ему плохо. Боялся нас смутить... Я сам однажды видел мокроту, окрашенную кровью. Когда я спросил у него, что с ним, то он смутился, испугался своей оплошности, быстро смыл мокроту и сказал: Это так, пустяки. Не надо говорить Маше и матери".
Суворин, побывав у Чехова в клинике, записал в дневнике: "Больной смеется и шутит по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве-реке, он изменился в лице и сказал: "Разве река тронулась?" Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье? Несколько дней тому он говорил мне: "Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: "Не поможет. С вешней водой уйду".
Да, тогда еще не было антибиотиков, совершивших коренной перелом в судьбе туберкулезных больных. И, тем не менее, уже в 1891 году в клинике профессора Остроумова туберкулез легких успешно лечили с помощью искусственного пневмоторакса, то есть вдувания воздуха в полость плевры. Сам профессор Александр Остроумов в 1901 году выступил на Всероссийском съезде терапевтов с докладом, в котором привел такие данные: "В нашей клинике за последние пять лет проведено 146 операций по наложению пневмоторакса. После каждой такой операции у больных, которые считались обреченными, прекращалась температура, исчезали кашель и липкий пот по ночам, восстанавливался аппетит и за считанные 15-20 дней больной выписывался выздоравливающим". Почему же для лечения Чехова не был применен искусственный пневмоторакс? Врачами, судя по всему, этот вопрос даже не обсуждался.
Что же касается лечения, которое Чехов получал в клинике, то нельзя же всерьез думать, что кусочки льда, которые он периодически глотал, или пузырь со льдом, уложенный на грудь, способны вызвать спазм легочных сосудов и тем самым — остановку кровотечения.
Все последующие годы болезнь прогрессировала.
Вот строки из разных писем Антона Павловича:
"Доктор Щуровский нашел у меня большое ухудшение — прежде всего, было притупление верхушек легких, теперь оно спереди ниже ключицы, а сзади захватывает половину лопатки".
"Я все кашляю. Как приехал в Ялту, так и стал булдыхать с мокротой и без оной".
"Всю зиму я покашливал да изредка поплевывал кровью".
"Я нездоров, у меня плеврит, температура 38°, и это почти все праздники".
"Кровь валит и днем, и ночью, как из ведра"...
В июне 1903 года Чехов писал, что был осмотрен самим профессором Остроумовым: "Он нашел у меня эмфизему, дурное правое легкое, остатки плеврита и пр. и пр., обругал меня: "Ты, говорит, калека".
Врачи посылали Чехова на тот или иной курорт и, как правило, не учитывали дальней дороги — поездку на кумыс в Уфимскую губернию Антон Павлович сравнивал с путешествием на Сахалин. Сюда добавлялись неустроенность быта, отрыв от привычной обстановки и близких людей. Не случайно Чехов говорил, что "вынужденная праздность и шатание по курортам хуже всяких бацилл".
Одни исследователи считают, что роковую роль в жизни писателя сыграло путешествие на Сахалин — ведь была распутица и ехать пришлось тысячи километров на лошадях, в сырой одежде и насквозь промокших валенках.
Другие причиной обострения туберкулезного процесса называли частые переезды из Ялты в Москву в самое неблагоприятное для здоровья время.
Третьи биографы сетовали на то, что Чехов запустил болезнь и обратился к врачу только в 37-летнем возрасте.
Провал "Чайки" в самое тяжкое для здоровья время, считали четвертые, пагубно сказался на нервной системе Чехова, что не могло, конечно, не привести к обострению туберкулеза.
Причина в том, считали пятые, что Чехов всю свою жизнь напряженно работал, почти всегда нуждался материально и, следовательно, не имел возможности полноценно лечиться. Только в последний год жизни он мог считать себя в какой-то мере обеспеченным, но все же не настолько, чтобы в течение целого года жить в соответствующих климатических условиях, не занимаясь постоянным литературным заработком.
Люди, близкие к Чехову, причину "скоропостижного сжигания писателя" видели только в его женитьбе на Книппер.
Ялтинский врач Исаак Альтшуллер писал: "Сестра его Мария Павловна, очень всегда заботившаяся о брате Антоне и духовно больше всех близкая ему, была уже готова покинуть Москву и переехать совсем в Ялту... Но после его женитьбы план этот по психологически понятным причинам отпал. С этого времени условия его жизни резко изменились, и я должен сказать, что изменения эти, к сожалению, не могли способствовать ни лечению, ни улучшению его здоровья... Его молодая жена, которую Антон П. безумно любил, оказалась ужасающей эгоисткой... Черствая, она не понимала больного, оставляла его на целые месяцы одного, кашляющего, температурящего и изнывающего от одиночества. Фатальные последствия этого брака для его здоровья не могли заставить себя ждать".
А Бунин сделал такой вывод: "...Ольга Леонардовна — актриса, едва ли оставит сцену... Возникнут тяжелые отношения между сестрой и женой, и все это будет сказываться на здоровье Антона Павловича, который, конечно, как в таких случаях бывает, будет остро страдать то за ту, то за другую, а то и за обеих вместе. И я подумал: да это самоубийство! хуже Сахалина... Они, горячо и самозабвенно любя его, уложат-таки в гроб милейшим образом.
А болезнь прогрессировала. Горький об одной встрече с Антоном Павловичем вспоминал: "Однажды, лежа на диване, сухо покашливая, играя термометром, он сказал: "Жить для того, чтобы умереть, вообще незабавно, но жить, зная, что умрешь преждевременно, — уже совсем глупо".
Он постоянно был один на один с болезнью. В письме Суворину сообщал: "Я на днях едва не упал, и мне минуту казалось, что я умираю. Быстро иду к террасе, на которой сидят гости, стараюсь улыбаться, не подать вида, что жизнь моя обрывается".
И даже в такой критический момент приписка, весьма характерная для Чехова: "Как-то неловко падать и умирать при чужих".
Вслед за Буниным нельзя не повторить: "Было поистине изумительно то мужество, с которым болел и умер Чехов!"
Весной 1904 года здоровье Чехова настолько ухудшилось, что врачи потребовали его срочного отъезда на заграничный курорт. Для этой цели был избран Баденвейлер, горный курорт в Шварцвальде. Накануне отъезда Чехова посетил Николай Телешов. "Хотя я был подготовлен к тому, что увижу, — писал он, — но то, что увидел, превосходило все мои ожидания, самые мрачные. На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным лицом — до того был худ, изнурен и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не поверил бы, что возможно так измениться. А он протягивает слабую восковую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит: "...Прощайте. Еду умирать... Поклонитесь от меня товарищам... Пожелайте им от меня счастья и успехов. Больше уже мы не встретимся".
Доктор Эрик Шверер, лечивший Чехова в Баденвейлере, после его смерти напечатал в местной газете пространный рассказ, где изложил свою точку зрения на болезнь и кончину писателя. Вот несколько отрывков: "Здешний климат действовал прекрасно на здоровье господина Чехова, но потом, вследствие высоких температур, которые вызывались прогрессировавшим процессом бугорчатки легких, вес тела начал падать, наступило сильное расстройство кишечника... До наступления кризиса я был уверен, что его жизнь еще продлится несколько месяцев, и даже после ужасающего припадка во вторник состояние сердца еще не внушало больших опасений, потому что после впрыскивания морфия и вдыхания кислорода пульс стал хорошим, и больной спокойно заснул... Только в ночь с четверга на пятницу, когда после первого камфарного шприца пульс не поправился, стало очевидным, что катастрофа приближается... Лечение проводилось комплексное. Во вторник в связи с ослаблением деятельности сердца пришлось в три приема давать наперстянку, а в среду, в связи с сильным припадком сердечной слабости, — большие дозы камфары. В четверг он почувствовал себя сравнительно хорошо, пульс и аппетит были удовлетворительны. Спал хорошо до часу ночи, это уже начиналось 2 июля, проснулся от сильного удушья, и разразилась катастрофа... Он лечился у меня три недели, но в первый же день, осмотрев его, я выразил опасение в связи с его больным сердцем, которое значительно хуже легкого. Господин Чехов был удивлен: "Странно, но в России никто и никогда не говорил мне о больном сердце". Он не поверил мне, я это понял... Он, видимо, замечательный писатель, но очень плохой врач, если решился на различные переезды и путешествия. При его тяжелейшей и последней форме бугорчатки легких надо было сидеть в тепле, пить теплое молоко с малиной, содой и наперстянкой и беречь каждую минуту жизни. А он мне все рассказывал, что в последние три года объездил пол-Европы. Сам себя и загубил... Он переносил свою тяжелую болезнь, как герой. Со стоическим, изумительным спокойствием ожидал он смерти. И все успокаивал меня, просил не волноваться, не бегать к нему часто, был мил, деликатен и приветлив".
Развязка наступила в ночь с 1 на 2 июля 1904 года. По свидетельству жены Ольги Леонардовны, в начале ночи Чехов проснулся и "первый раз в жизни сам попросил послать за доктором. Я вспомнила, что в этом же отеле жили знакомые русские студенты — два брата, и вот одного я попросила сбегать за доктором, сама пошла колоть лед, чтобы положить на сердце умирающего... А он с грустной улыбкой сказал: "На пустое сердце льда не кладут"... Пришел доктор (Шверер. — В.Д.), велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): "Ich sterbe". Потом повторил для студента или для меня по-русски: "Я умираю". Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: "Давно я не пил шампанского...", покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда".
Спустя месяц Чехов писал: "Оно (кровохарканье) было обильно. Кровь текла из правого легкого. После этого я раза два в году замечал у себя кровь, то обильно текущую, то есть густо красящую каждый плевок, то не обильно; каждую зиму, осень и весну и в каждый сырой день я кашляю. В крови, текущей изо рта, есть что-то зловещее, как в зареве. Когда же нет крови, я не волнуюсь и не угрожаю литературе "еще одной потерей".
Михаил Чехов, брат Антона Павловича, вспоминал: "Он даже и вида не подавал, что ему плохо. Боялся нас смутить... Я сам однажды видел мокроту, окрашенную кровью. Когда я спросил у него, что с ним, то он смутился, испугался своей оплошности, быстро смыл мокроту и сказал: Это так, пустяки. Не надо говорить Маше и матери".
Суворин, побывав у Чехова в клинике, записал в дневнике: "Больной смеется и шутит по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве-реке, он изменился в лице и сказал: "Разве река тронулась?" Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье? Несколько дней тому он говорил мне: "Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: "Не поможет. С вешней водой уйду".
Да, тогда еще не было антибиотиков, совершивших коренной перелом в судьбе туберкулезных больных. И, тем не менее, уже в 1891 году в клинике профессора Остроумова туберкулез легких успешно лечили с помощью искусственного пневмоторакса, то есть вдувания воздуха в полость плевры. Сам профессор Александр Остроумов в 1901 году выступил на Всероссийском съезде терапевтов с докладом, в котором привел такие данные: "В нашей клинике за последние пять лет проведено 146 операций по наложению пневмоторакса. После каждой такой операции у больных, которые считались обреченными, прекращалась температура, исчезали кашель и липкий пот по ночам, восстанавливался аппетит и за считанные 15-20 дней больной выписывался выздоравливающим". Почему же для лечения Чехова не был применен искусственный пневмоторакс? Врачами, судя по всему, этот вопрос даже не обсуждался.
Что же касается лечения, которое Чехов получал в клинике, то нельзя же всерьез думать, что кусочки льда, которые он периодически глотал, или пузырь со льдом, уложенный на грудь, способны вызвать спазм легочных сосудов и тем самым — остановку кровотечения.
Все последующие годы болезнь прогрессировала.
Вот строки из разных писем Антона Павловича:
"Доктор Щуровский нашел у меня большое ухудшение — прежде всего, было притупление верхушек легких, теперь оно спереди ниже ключицы, а сзади захватывает половину лопатки".
"Я все кашляю. Как приехал в Ялту, так и стал булдыхать с мокротой и без оной".
"Всю зиму я покашливал да изредка поплевывал кровью".
"Я нездоров, у меня плеврит, температура 38°, и это почти все праздники".
"Кровь валит и днем, и ночью, как из ведра"...
В июне 1903 года Чехов писал, что был осмотрен самим профессором Остроумовым: "Он нашел у меня эмфизему, дурное правое легкое, остатки плеврита и пр. и пр., обругал меня: "Ты, говорит, калека".
Врачи посылали Чехова на тот или иной курорт и, как правило, не учитывали дальней дороги — поездку на кумыс в Уфимскую губернию Антон Павлович сравнивал с путешествием на Сахалин. Сюда добавлялись неустроенность быта, отрыв от привычной обстановки и близких людей. Не случайно Чехов говорил, что "вынужденная праздность и шатание по курортам хуже всяких бацилл".
Одни исследователи считают, что роковую роль в жизни писателя сыграло путешествие на Сахалин — ведь была распутица и ехать пришлось тысячи километров на лошадях, в сырой одежде и насквозь промокших валенках.
Другие причиной обострения туберкулезного процесса называли частые переезды из Ялты в Москву в самое неблагоприятное для здоровья время.
Третьи биографы сетовали на то, что Чехов запустил болезнь и обратился к врачу только в 37-летнем возрасте.
Провал "Чайки" в самое тяжкое для здоровья время, считали четвертые, пагубно сказался на нервной системе Чехова, что не могло, конечно, не привести к обострению туберкулеза.
Причина в том, считали пятые, что Чехов всю свою жизнь напряженно работал, почти всегда нуждался материально и, следовательно, не имел возможности полноценно лечиться. Только в последний год жизни он мог считать себя в какой-то мере обеспеченным, но все же не настолько, чтобы в течение целого года жить в соответствующих климатических условиях, не занимаясь постоянным литературным заработком.
Люди, близкие к Чехову, причину "скоропостижного сжигания писателя" видели только в его женитьбе на Книппер.
Ялтинский врач Исаак Альтшуллер писал: "Сестра его Мария Павловна, очень всегда заботившаяся о брате Антоне и духовно больше всех близкая ему, была уже готова покинуть Москву и переехать совсем в Ялту... Но после его женитьбы план этот по психологически понятным причинам отпал. С этого времени условия его жизни резко изменились, и я должен сказать, что изменения эти, к сожалению, не могли способствовать ни лечению, ни улучшению его здоровья... Его молодая жена, которую Антон П. безумно любил, оказалась ужасающей эгоисткой... Черствая, она не понимала больного, оставляла его на целые месяцы одного, кашляющего, температурящего и изнывающего от одиночества. Фатальные последствия этого брака для его здоровья не могли заставить себя ждать".
А Бунин сделал такой вывод: "...Ольга Леонардовна — актриса, едва ли оставит сцену... Возникнут тяжелые отношения между сестрой и женой, и все это будет сказываться на здоровье Антона Павловича, который, конечно, как в таких случаях бывает, будет остро страдать то за ту, то за другую, а то и за обеих вместе. И я подумал: да это самоубийство! хуже Сахалина... Они, горячо и самозабвенно любя его, уложат-таки в гроб милейшим образом.
А болезнь прогрессировала. Горький об одной встрече с Антоном Павловичем вспоминал: "Однажды, лежа на диване, сухо покашливая, играя термометром, он сказал: "Жить для того, чтобы умереть, вообще незабавно, но жить, зная, что умрешь преждевременно, — уже совсем глупо".
Он постоянно был один на один с болезнью. В письме Суворину сообщал: "Я на днях едва не упал, и мне минуту казалось, что я умираю. Быстро иду к террасе, на которой сидят гости, стараюсь улыбаться, не подать вида, что жизнь моя обрывается".
И даже в такой критический момент приписка, весьма характерная для Чехова: "Как-то неловко падать и умирать при чужих".
Вслед за Буниным нельзя не повторить: "Было поистине изумительно то мужество, с которым болел и умер Чехов!"
Весной 1904 года здоровье Чехова настолько ухудшилось, что врачи потребовали его срочного отъезда на заграничный курорт. Для этой цели был избран Баденвейлер, горный курорт в Шварцвальде. Накануне отъезда Чехова посетил Николай Телешов. "Хотя я был подготовлен к тому, что увижу, — писал он, — но то, что увидел, превосходило все мои ожидания, самые мрачные. На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным лицом — до того был худ, изнурен и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не поверил бы, что возможно так измениться. А он протягивает слабую восковую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит: "...Прощайте. Еду умирать... Поклонитесь от меня товарищам... Пожелайте им от меня счастья и успехов. Больше уже мы не встретимся".
Доктор Эрик Шверер, лечивший Чехова в Баденвейлере, после его смерти напечатал в местной газете пространный рассказ, где изложил свою точку зрения на болезнь и кончину писателя. Вот несколько отрывков: "Здешний климат действовал прекрасно на здоровье господина Чехова, но потом, вследствие высоких температур, которые вызывались прогрессировавшим процессом бугорчатки легких, вес тела начал падать, наступило сильное расстройство кишечника... До наступления кризиса я был уверен, что его жизнь еще продлится несколько месяцев, и даже после ужасающего припадка во вторник состояние сердца еще не внушало больших опасений, потому что после впрыскивания морфия и вдыхания кислорода пульс стал хорошим, и больной спокойно заснул... Только в ночь с четверга на пятницу, когда после первого камфарного шприца пульс не поправился, стало очевидным, что катастрофа приближается... Лечение проводилось комплексное. Во вторник в связи с ослаблением деятельности сердца пришлось в три приема давать наперстянку, а в среду, в связи с сильным припадком сердечной слабости, — большие дозы камфары. В четверг он почувствовал себя сравнительно хорошо, пульс и аппетит были удовлетворительны. Спал хорошо до часу ночи, это уже начиналось 2 июля, проснулся от сильного удушья, и разразилась катастрофа... Он лечился у меня три недели, но в первый же день, осмотрев его, я выразил опасение в связи с его больным сердцем, которое значительно хуже легкого. Господин Чехов был удивлен: "Странно, но в России никто и никогда не говорил мне о больном сердце". Он не поверил мне, я это понял... Он, видимо, замечательный писатель, но очень плохой врач, если решился на различные переезды и путешествия. При его тяжелейшей и последней форме бугорчатки легких надо было сидеть в тепле, пить теплое молоко с малиной, содой и наперстянкой и беречь каждую минуту жизни. А он мне все рассказывал, что в последние три года объездил пол-Европы. Сам себя и загубил... Он переносил свою тяжелую болезнь, как герой. Со стоическим, изумительным спокойствием ожидал он смерти. И все успокаивал меня, просил не волноваться, не бегать к нему часто, был мил, деликатен и приветлив".
Развязка наступила в ночь с 1 на 2 июля 1904 года. По свидетельству жены Ольги Леонардовны, в начале ночи Чехов проснулся и "первый раз в жизни сам попросил послать за доктором. Я вспомнила, что в этом же отеле жили знакомые русские студенты — два брата, и вот одного я попросила сбегать за доктором, сама пошла колоть лед, чтобы положить на сердце умирающего... А он с грустной улыбкой сказал: "На пустое сердце льда не кладут"... Пришел доктор (Шверер. — В.Д.), велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): "Ich sterbe". Потом повторил для студента или для меня по-русски: "Я умираю". Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: "Давно я не пил шампанского...", покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда".
